Журнал Psychologys, май 2001 г. —
Визит Иоанна Павла II босиком в Заповедную мечеть Дамаска, который он нанесёт 5 мая, — это историческое событие. После посещения Большой синагоги Рима в начале своего понтификата, этот шаг Папы представляет собой ещё один шаг к сближению религий. Верующий человек или нет, это можно только приветствовать. После столетий войн и презрения религии наконец-то учатся узнавать друг друга и вести диалог.
Это изменение отношения произошло сравнительно недавно. Моя бабушка, ревностная католичка, призналась мне, что в детстве её учили, что все некрещёные люди обречены на адское пламя. Появление глобальной деревни и смешение культур, очевидно, сделали подобные узкие убеждения устаревшими для большинства людей. Более того, ни одна организация больше не придерживается подобной точки зрения, и межконфессиональные встречи становятся всё более популярными.
Означает ли это, что религии, по крайней мере на Западе, стали толерантными? В политическом смысле этого слова – да. В наших плюралистических демократиях ни одна религиозная община не склонна навязывать своего рода «шариат», и все терпят присутствие конкурирующих религий. Но, как отмечал Кант, политическую легитимность толерантности можно отделить от моральной приверженности ей. Другими словами, достаточно ли быть политически толерантным, чтобы быть толерантным морально?
Доведённая до логического завершения, толерантность – это этическая добродетель, сочетающая в себе силу убеждений с уважением к другим. Речь идёт уже не просто о том, чтобы утверждать свои истины с безразличием или презрением к убеждениям других, а о споре с другими в общем стремлении к поиску добра и истины. Давайте будем честны. Для каждого верующего естественно придерживаться того, что кажется ему наиболее истинным. В этом и заключается определение веры. Никому не придёт в голову критиковать иудея за убеждённость в необходимости соблюдения Торы, мусульманина – за пять столпов ислама, а буддиста – за медитацию. Однако мы наблюдаем возникновение глубокого раскола между верующими, которые верят в обладание полной и универсальной истиной, и теми, кто признаёт, что любая истина, даже их собственная, относительна.
Для первых диалог – чисто формальный акт, поскольку другой, придерживающийся «низшей истины», никак не может их обогатить. Вторые, напротив, признают, что то, что лучше для них, не обязательно таково для других. Поэтому они понимают религиозный диалог как «обмен сокровищами». Этот разрыв пронизывает все религиозные общины. Некоторые католические богословы, например, выступают за плюралистическую теологию религий. Они находятся под прицелом Рима. Ибо, обращаясь к другим религиям посредством сильных символических жестов, Иоанн Павел II, как и его предшественники, обращается к миру как носитель универсальной, вечной и неизменной истины и иерархизирует человеческие верования и ценности, предлагая просвещать их. «Невозможно вести диалог с католиками, потому что они знают», – сказал Мерло-Понти.
Среди буддистов наблюдается обратная тенденция. Хотя существуют небольшие группы, отстаивающие абсолютное превосходство «дхармы» над другими духовными течениями, Далай-лама ясно заявляет: «В этом мире нет универсальной истины. Одна и та же истина может принимать разные обличья. Это зависит от расшифровки, проведённой через наши интеллектуальные, философские, культурные и религиозные призмы». Эта концепция перекликается с концепцией иудейских каббалистов, для которых все религии несут в себе искру истины. Ни одна не обладает ею во всей полноте, ибо Бог в этом мире тысячелик.
«Рабби, рабби, почему все люди разные?» — спрашивает ребёнок.
«Потому что все они созданы по образу и подобию Бога».
Май 2001 г.